INTERVIEWS, ARTICLES, COMMENTS

Интервью директора Института проблем безопасного развития атомной энергетики РАН, члена-корреспондента РАН, доктора физико-математических наук Леонида Большова

Зачастую слова «Чернобыль», «радиация» и «атомная энергетика» ввергают людей в панику и страх. Скорее всего, это происходит просто из-за незнания. Вот уже нескольким поколениям в школах отрывочно преподают все, что связано с энергией ядер и атомной энергетикой. И вместо того чтобы разъяснить, как работает реактор и что такое ядерная медицина, зачастую говорят об ужасах Чернобыля и разводят руками.

Но может пора перестать бороться с мнимым вредом от мирного атома? Настало время взглянуть на реальные угрозы здоровью и экологии нашей страны. Об этих и других уроках Чернобыля мы беседовали с директором Института проблем безопасного развития атомной энергетики РАН, членом-корреспондентом РАН, доктором физико-математических наук Леонидом Большовым.

– Леонид Александрович, по вашему мнению, какие основные уроки после Чернобыля извлекла атомная отрасль?

– Уроков Чернобыля много. Они касаются технической, экологической безопасности и безопасности населения. Давайте начнем с технической. Пожалуй, самое главное, что после Чернобыля в обиход профессионалов-атомщиков вошло понятие «культура безопасности», которая пронизывает все стадии научной разработки, конструирования, проектирования, строительства и, конечно же, эксплуатации АЭС и подготовки операторов. До Чернобыля культура безопасности, которую пропагандировало мировое сообщество и МАГАТЭ, воспринималась немного абстрактно. После Чернобыля стало понятно, что в самых разных сферах деятельности, связанных с использованием атомной энергии, безопасность является превалирующим фактором. Все остальное нужно делать только после того, как обеспечена безопасность, просто из-за того, что потенциальный ущерб очень большой, и если не соблюдать все необходимые меры предосторожности, то последствия могут быть серьезными. А при соблюдении всех требований по безопасности вероятность любых инцидентов сводится к пренебрежимо малой величине.

– Как Чернобыль повлиял на развитие систем безопасности атомных станций?

– После Чернобыля в стране было принято и реализовано несколько государственных и ведомственных программ по повышению безопасности и модернизации АЭС. В рамках этих программ было выполнено множество разных мероприятий. В первую очередь это касается конструкции атомных станций – появились дополнительные системы безопасности, произошли усовершенствования автоматизированной системы сбора технологических параметров. Еще один чрезвычайно важный элемент – это строительство полномасштабных тренажеров на каждой атомной станции. Я помню, в самом начале 90-х мы посетили одну из атомных станций США, где были установлены полномасштабные тренажеры. Так там операторы четверть своего времени тратят на тренировки, отработку действий в аварийных ситуациях, а их инструкторы наблюдают не только за тем, насколько правильные или неправильные действия они совершают, но и за психологическим состоянием оператора. Подобная программа реализована и в России, такие тренажеры есть сегодня на каждой станции и обучение на них – это существенная часть подготовки операторов. Более того, мы говорим о том, чтобы весь комплекс конструирования, проектирования и контроля над строительством АЭС превратился в единый процесс, управляемый современной компьютерной техникой. Виртуальная АЭС, виртуальное КБ – эти слова в связи с появлением суперкомпьютеров входят сейчас в наш обиход, и немало проектов выполняется в этой области.

– Сегодня атомщики всего мира «в одной лодке». Меры по безопасности разрабатываются и регулируются вместе с зарубежными партнерами. Как работает эта система?

– Это тоже один из эффектов Чернобыля. Раскрылись ворота, и потекла информация в обе стороны. Мы честно рассказали о том, что у нас произошло. Я сам проводил в 1989 году одно из первых мероприятий, где собрались ведущие специалисты со всего мира (и наши российские, и украинские, и белорусские). Российские специалисты включились в мировой процесс. Мы присутствуем в основных международных группах, комитетах, занимающихся безопасностью по линии МАГАТЭ и по линии ядерного энергетического агентства. На мой взгляд, очень важная структура – это Всемирная организация операторов атомных станций (WANO), куда входят атомщики, эксплуатирующие атомные станции, со всего мира. Это система, в которой свободно происходит обмен информацией. Постоянно проходят партнерские проверки, инспекции: приезжает международная группа, возглавляемая, например, специалистом из Финляндии, и беседует с персоналом, обходят станцию, с ней внимательно работают и руководители, и персонал станции. Ведь когда сторонним незамыленным взглядом смотришь на объект: на то, как работают люди, как построена оргструктура, есть ли возможность реализовывать принципы культуры безопасности, всегда что-нибудь открывается. По итогам проверок даются рекомендации, которые не являются ни обязательными, ни с оргвыводами, поэтому легко воспринимаются. Информация не принимается в штыки, а наоборот все с удовольствием принимают замечания, поскольку они позволяют улучшить работу объекта.

– А как работает система мониторинга Росатома?

– После Чернобыля в атомной отрасли была создана система радиационного мониторинга и оперативного реагирования. С каждого блока атомной станции технологические параметры и параметры безопасности передаются в ситуационно-кризисный центр Росэнергоатома, этот центр связан с 14 центрами технической поддержки разных профессиональных организаций. Один из них есть у нас в институте. Зона нашей ответственности – защита населения и охрана окружающей среды. В случае гипотетической аварии мы должны в течение 1,5 часов выдать рекомендации по защите населения. Важный аспект, что информация уходит за пределы станции. Была бы такая система у наших коллег гидроэнергетиков, вряд ли была бы возможна авария на Саяно-Шушенской ГЭС. То, что агрегат в течение месяца трясся со страшной силой, было известно в пределах станции, а за ее пределы, даже в управляющую компанию эта информация не уходила. Сравниваешь Чернобыльскую аварию и аварию на Саяно-Шушенской ГЭС и, к сожалению, видишь так много общего по части причин. То, что выучили атомщики, не выучили энергетики других генераций. Саяно-Шушенская, шахта Распадская, Мексиканский залив... Сегодня мы пытаемся атомный опыт распространить более широко. Совместно с Курчатовским институтом создали и продвигаем технологическую платформу систем комплексной безопасности промышленности и энергетики.

– А энергетики других генераций проявляют интерес?

– Если сравнивать действия после Чернобыльской аварии и аварии на Саяно-Шушенской ГЭС, то объем работ на Чернобыле несоизмеримо больше. Конечно, трудно сравнивать – страна другая, режим хозяйствования другой, но то, что государство отвечает за безопасность населения при любой форме собственности, и регулирование безопасности государством должно быть обеспечено, это для меня аксиома.

– Согласны ли вы, что Чернобыль отчасти помог разрушить информационный «железный занавес» вокруг атомной энергетики?

– Конечно! Ваш покорный слуга до 1986 года имел самое смутное представление об атомной энергетике. Первый блок атомной станции, которую я увидел в жизни, был 4-й блок Чернобыльской АЭС, к которому я приблизился в июле 1986 года. Совершенно жуткое зрелище. До этого в СССР было обычное обывательское представление о том, что ракеты и атом у нас лучшие в мире, и это обывательское представление не позволило нам выучить уроки безопасности после американской аварии. Когда у американцев произошла в 1979 году тяжелейшая авария на АЭС «Три-Майл-Айленд»*, где они расплавили активную зону в корпусе реактора и были на волосок от ситуации, аналогичной Чернобылю, а мы, как я понял спустя годы, отнеслись к этому чересчур легко, объяснив себе эту трагедию тем, что у американцев операторами атомных станций в основном были моряки, которые до этого эксплуатировали реакторы на атомных подводных лодках, а у нас специалисты с высшим образованием, и поэтому у нас даже теоретически ничего подобного быть не может. Но если какой-то урок не выучил, то жизнь, как правило, преподносит следующий – более суровый урок. Не выучили урок Три-Майл-Айленд и получили Чернобыль.

– Две крупные аварии: американская и наша. Почему именно Чернобыль стал национальной катастрофой?

– Изначально чернобыльская авария не была национальной катастрофой. Начиная с 1990 года мы получили и средства и задание от правительства страны комплексно изучать последствия Чернобыльской аварии и на основании этих исследований давать рекомендации о защитных мерах, о том, как тратить федеральные деньги на ликвидацию последствий и на социальную защиту населения. По результатам кропотливой работы была создана интегральная база обобщенных данных по всем сторонам последствий Чернобыля, таким, как: медицина и медицинская статистика, демография, строительство, загрязнение почвы, лесов, воды, социальные и психологические аспекты и т.д. Все в удобном для использования формате: на картах с моделями. В этой системе можно задавать различные вводные, проигрывать различные варианты и получать на это внятный, удобоваримый ответ «что делать и как делать». И эта система была внедрена в Госкомчернобыль сначала Советского Союза, потом России, затем в МЧС России. Она используется до сих пор.

И после первых пяти лет этих исследований появилось представление о том, что масштабы бедствия Чернобыля сильно преувеличены. Реальное загрязнение территории легко измеряется, атлас радиационной обстановки по всей стране, по всей Европе сделать вполне реально, и на сегодня выпущен не один такой атлас.

А дальше начинаются просто интерпретации на заданную тему. Частично из-за того, что в 1991 году происходила смена общественного строя. Ведь как раз в это время и приходили на политическую арену совершенно новые люди, не имеющие достаточного опыта. И чернобыльская история кем-то из конъюнктурных соображений, большим количеством людей, в том числе принимающих решения, из самых благих побуждений была превращена в национальную катастрофу. Из благих побуждений, как мы знаем, не редко устелена дорога в ад. Благодаря этому пострадавшими вместо реальных 200–300 были объявлены почти 8 миллионов человек. И это было сделано не по слухам и статьям в газетах, а федеральными законами в 3 независимых государствах. Людей объявили пострадавшими, платят небольшие деньги за понесенный ущерб здоровью. В таких обстоятельствах очень трудно сохранить голову на плечах и махнуть на это рукой. То же самое с ликвидаторами. В то время как у нас в институте два десятка реальных ликвидаторов, награжденных орденом Мужества, до сих пор активно работают. Я сам ликвидатор 1986 года и все нормально. Сыну 10 лет – замечательный здоровый парень.

– Получается, что объявили зоной отчуждения 15 областей, просто разрушили там сельское хозяйство. Неужели это было оправдано?

– Разрушили прежде всего нормальный уклад жизни, нанесли ущерб семьям. Молодые женщины боялись рожать, считая, что они непременно родят двуглавых младенцев с квадратными головами. Девушек с загрязненных территорий не очень-то хотели брать в жены. Насильственно переселяли (эвакуировали) с тех территорий, на которых можно было спокойно жить с минимальными мерами предосторожности. А ведь в запрещенной зоне ряд бабушек и дедушек наотрез отказались выезжать, они там остались либо тайком вернулись, из горячих точек народ набежал туда, и нормально живут, детей рожают. Когда вникнешь в то, что произошло, и как можно было бы по уму, реально заботясь о людях, разрешить эту ситуацию, то возникает очень глубокое сожаление. Я далек от того, чтобы показывать пальцем на кого-то и говорить, что вот он – нехороший человек, принял неправильное решение. Это процесс смены общественных формаций, который никогда не бывает простым делом, при котором трудно сохранять трезвость мысли. Специалисты, которые работали с радиационной медициной, так называемое 3 управление Минздрава (ныне Федеральное медикобиологическое агентство), в Институте биофизики, возглавляемом родоначальником российской практической и теоретической радиационной медицины академиком Ильиным Леонидом Андреевичем, все специалисты настоятельно писали письма в ЦК, в Политбюро о том, что медицинские последствия Чернобыля будут ограниченными. Что не нужно чрезмерных мер, не надо переусердствовать, не нужно пугать население. Но увы, могучим ураганом наступления новой эпохи все советы специалистов были сметены.

– А как поступили американцы, столкнувшись с аналогичной бедой?

– Американцы после аварии на Три-Майл-Айленд приняли решение закрыть станцию на ключ, 10 лет не подходить к ней и спокойно готовить международную программу по разборке активной зоны с помощью робототехники. Там не было сотен тысяч ликвидаторов, которые по решению сверху были вынуждены бегать по крышам и пытаться что-то расчистить. А ведь из ура-патриотических соображений даже решили запустить оставшиеся целыми 1 и 2 блоки Чернобыльской АЭС к 7 ноября 1986 года. В этой спешке был принят целый ряд не вполне точных мер по защите окружающей среды.

Хотя, опять-таки, я далек от того, чтобы охаивать действия по ликвидации последствий Чернобыльской аварии. Ведь сам все это наблюдал непосредственно с близкого расстояния. Знаете, думаю, что сейчас эвакуировать 60-тысячный город в течение суток нам было бы гораздо сложнее, чем в 1986 году. Тогда партия приняла решение, собрали автобусы со всей Украины, людей посадили, вывезли. А теперь пойди попробуй собери автобусы по всем частным автохозяйствам…

Поэтому, с одной стороны, по технической безопасности большинство уроков выучено. Что касается уроков по защите населения, то тут, к сожалению, есть куда расти. Каждый раз, когда нужно выступать с лекциями и рассказывать, какие на самом деле бывают медицинские последствия радиационной аварии, а также о ситуации с псевдонациональной катастрофой, у людей раскрываются глаза и первая реакция: да нет, не может такого быть, как же так... А вот так. Этот урок, увы, не выучен.

– Леонид Александрович, сегодня население продолжает бояться радиации?

– Приходится с сожалением признать, что в первые годы молодой российской демократии экологией в стране занимались люди, поставившие своей сверхзадачей ликвидацию атомной энергетики. Да, может, и не только атомной. В стране занимались этим вопросом системно. Была инициирована и одобрена к использованию масса учебников, где про атомную энергетику упоминалось только в одном разрезе, в связи с опасностью атомной энергетики. Это то, что и сегодня преподают в школах и вузах. Уже пара поколений подверглись этому информационному воздействию. И поэтому, говоря про уроки: в первую очередь это донесение до общественности реального состояния в вопросах, связанных с безопасностью радиации и атомной энергетики. Еще нам нужно научиться более вдумчиво принимать решения, связанные с регулированием в области атомной энергетики. Мы как юные пионеры впереди планеты всей: если международная комиссия по радиационной защите выдвинула рекомендации ужесточить нормы, то мы берем под козырек, вводим нормы для профессионалов не 50 мЗв в год, как во многих странах, а 20. Тратим на это огромные деньги, а США в свою очередь говорят: да, есть такая рекомендация, но мы еще не настолько богаты, чтобы ее принимать, поэтому мы подождем. Нонсенс полный.

Сегодня в России разрешенный для населения уровень техногенной радиации 1 мЗв в год. В смысле риска дополнительного облучения он ничтожен. Люди живут при природных уровнях облучения и в 10, и в 20, и в 40 раз выше, просто из-за того, что в разных странах разные почвы, разные скальные породы, разное содержание радона. И нигде никаких последствий для здоровья не зарегистрировано. В то время как добрая половина присутствующих в воздухе канцерагенов, уровень которых ограничивается предельно допустимой концентрацией, дает риски здоровью на пару порядков более высокие, нежели разрешенный атомный 1 мЗв.

– Такое перерегулирование влечет какие-то экономические последствия?

– Человек живет в среде обитания, где немало техногенных факторов. Наша продолжительность жизни потихонечку растет, но нам еще далеко до европейских стран. Главным техногенным фактором, влияющим сегодня на продолжительность жизни, является загрязнение воздуха в больших городах. Детальные медицинские исследования в Европе показали, что есть прямая корреляция заболеваемости от концентрации взвешенных частиц в воздухе. В этом списке техногенных факторов радиация находится в самом конце. Вместо того чтобы бороться с реальными опасностями, мы боремся с мнимыми. И таким образом нисколько не продвигаемся вперед по улучшению качества жизни.

Стоит признать, что на Западе тоже не сразу пришли к современной ситуации. После войны Европа была в развалинах, поднимали экономику и про экологию никто не думал. Реки Дунай и Рейн были грязными помойками. По мере поднятия экономики европейцы задумались о том, как улучшать жизнь и здоровье людей. И что в основном ухудшает экологию. Взялись за основные проблемы, закрыли металлургические заводы, которые были в городах, вынесли крупные производства из городов, ограничили слив отходов в реки. Вслед за этим они взялись за очистку воздуха от взвешенных частиц, которые в основном давали автомобили. Ввели стандарты топлива – евро 1, 2, 3, 4... А мы до сих пор боремся с мнимыми проблемами, и это, на мой взгляд, и есть главный невыученный чернобыльский урок – необходимость отношения к экологии с точки зрения устранения максимальных рисков. Напоминаю о том, что если кто-то какие-то уроки не учит, то они ему возвращаются сторицей в более тяжелых вариантах.

Источник: Вестник АТОМПРОМа