INTERVIEWS, ARTICLES, COMMENTS

Онлайн-конференция Л.А. Большова, приуроченная к 34-й годовщине чернобыльской аварии

22.04.2020 г. на информационной площадке международного мультимедийного пресс-центра МИА «Россия сегодня» прошла онлайн-конференция научного руководителя ИБРАЭ РАН, академика Леонида Александровича Большова, приуроченная к 34-й годовщине чернобыльской аварии.
В ходе пресс-конференции речь шла об уроках ликвидации чернобыльской аварии и современном уровне безопасности на объектах атомной энергетики в целом и в зоне ЧАЭС в частности. Также обсуждалась тема международной кооперации по вопросам ядерной и экологической безопасности, в том числе в рамках Союзного государства России и Беларуси.

Посмотреть видеозапись конференции

Полная стенограмма онлайн-конференции:

Ведущий — Добрый день, уважаемые дамы и господа! На информационной площадке международного мультимедийного пресс-центра МИА «Россия сегодня» начинаем онлайн-конференцию, приуроченную к 34-й годовщине чернобыльской аварии, произошедшей 26 апреля 1986 года. Сегодня у нас в гостях создатель и научный руководитель Института проблем безопасного развития атомной энергетики РАН, академик Леонид Александрович Большов. 

Леонид Александрович, я благодарю вас, что нашли время обсудить такую важную и, к сожалению, сложную, не теряющую актуальности тему, как ситуация вокруг Чернобыльской атомной станции. Вы — участник ликвидации последствий чернобыльской аварии, имеете множество государственных наград. Крайне важно услышать от Вас оценку событий тех дней и, что не менее важно, Вашу оценку сегодняшней ситуации. Я бы предложил открыть интервью вопросами, которые поступили на наш сайт через специальную форму. 

В — Какие проблемы с безопасностью на Чернобыльской атомной станции выявила авария, какой урок «мирный атом» преподал людям и были ли к нему готовы? 

Л.Б. — Давайте вернемся на 34 года назад, или даже чуть раньше. Атомная энергетика в Советском Союзе бурно развивалась. Был пройден первый этап, было запущено большое количество реакторов на разных атомных станциях. Мы собирались по плану развития электроэнергетики 1980  г. к концу века иметь 100 гигаватт мощности «атомного» электричества. При таких темпах развития о специфике, именно, атомной генерации несколько подзабыли. Люди стали относиться к этому виду энергетики, как к любому другому: например, как к тепловой станции. Вроде бы, «котел — он и есть котел». Греется вода, крутится турбина, работает генератор — и вот в сеть потекло электричество. В результате такого отношения все атомные электростанции, кроме Ленинградской, были переданы из атомного министерства (Минсредмаш), которое осуществляло разработку этих реакторов, в министерство энергетики. Соответственно, уровень компетентности и уровень дисциплины персонала были ослаблены. В этом и состоит одна из фундаментальных причин аварии. Поскольку в Минсредмаше не было бы никаких шансов на то, что оператор позволит себе нарушить все регламенты, чтобы провести эксперимент, решится на то, чтобы вытащить все стержни контроля и безопасности из активной зоны (а ведь это было запрещено категорически). А в министерстве энергетики это допустили...

Операторы захотели поднять мощность реактора, который совершенно не был готов к такому эксперименту. Но очень хотелось такой эксперимент провести. И вот в этом абсолютно нерегламентном состоянии, которое разработчики реактора не могли и представить, не могли предусмотреть, что такое вообще может случиться, проявились недостатки в научном обосновании и в конструкции реактора. Оказалось, что в определенных режимах работы реакторной установки на пониженной мощности может возникнуть положительная реактивность, положительная обратная связь, приводящая к «разгону» реактора. Здесь и сыграли свою негативную роль конструктивные недостатки, связанные с тем, что стержни, которые должны были бы заглушить ядерную реакцию, в результате их быстрого вхождения в активную зону в первый момент вытесняли из нее воду (которая снижает реактивность) и, наоборот, только разгоняли реакцию. В 1986 году, уже после аварии, после того, как был проведен подробный анализ, была дана формула, описывающая причины аварии, и в августе 1986 года в МАГАТЭ был представлен доклад, беспрецедентный для советского времени по открытости и глубине анализа. Спустя еще 5 лет, на конференции в Париже, которую проводили ядерные общества России и Франции, мне было поручено представить от российской атомной отрасли доклад, созданный по принципу консенсуса между всеми участниками проекта — конструкторами, проектантами, научными руководителями, операторами. В результате очень непростой работы, когда зачастую сталкивались прямо противоположные интересы, мы пришли к формуле, которая за последние почти 30 лет не поменялась: операторы 4-го энергоблока ЧАЭС привели реактор в такое не регламентное состояние, в котором проявились недостатки конструкции и научного обоснования. То есть, выяснилось, что все три участника этого процесса внесли свой вклад в аварию. 

Что касается сегодняшнего дня, то Чернобыльская атомная станция ныне не генерирует электричество. 4-й энергоблок на сегодня накрыт уже двумя саркофагами. Остальные блоки выведены из эксплуатации, топливо выгружено. Сейчас безопасность там обеспечивать значительно проще, чем на работающем реакторе. 

В — Вы в 1988 году стали лауреатом Государственной премии СССР за цикл работ «Исследование процессов термической десорбции нейтральных и зараженных частиц на поверхности твердых тел», проводившийся с 1964 по 1985 год. Вероятно, результаты этих исследований использовались при ликвидации последствий чернобыльской аварии? Насколько эффективно? 

Л.Б. — На этот вопрос мне ответить очень легко: никакого отношения эта деятельность ни к чернобыльской аварии, ни к атомной энергетике вообще не имела. И, скажу вам честно, первые 20 лет своей научной деятельности ни к атомной энергетике, ни к ее безопасности, я не имел никакого отношения. Занимался теорией поверхности твердых тел, взаимодействием лазерного излучения с веществом в разных его ипостасях, физикой плазмы. К изучению имеющихся разработок и к новым разработкам в области атомной энергетики я приступил 2 мая 1986 года. Тогда академик Е.П. Велихов, являвшийся на протяжении многих лет директором нашего Троицкого филиала института атомной энергии им. И.В. Курчатова (а в то время уже и вице-президентом Академии наук и первым заместителем директора Курчатовского института), позвонил из Чернобыля и сказал: «Наши инженеры прекрасно знают, как обращаться с целым, работающим реактором, а вот с разрушенным реактором, когда нужно отталкиваться от основ науки, а не от конструкции…. Так что вы, физики — давайте, включайтесь!» Первый вопрос, на который мы отвечали — как глубоко может проникнуть расплавленное топливо (уран — тяжелый, он расплавляет металлические конструкции активной зоны, оказывается на дне реактора и может проплавить и его). Это — так называемый «китайский синдром». За несколько лет до чернобыльской аварии в Голливуде был снят блокбастер под названием «Китайский синдром». Там разыгрывалась именно такая техническая ситуация: во время аварии на АЭС в США ядерное топливо проплавляет подстилающие породы, идет ниже и ниже... в перспективе аж до Китая. Глупость, конечно. Но именно начальной стадией этой глупости мы и занимались в мае 1986 года. Разобравшись с тем, как происходит проплавление, придумывали, что надо сделать, чтобы гарантированным образом остановить это заглубление расплава топлива, чтобы за пределы станции он не вышел. Работы мы вели двумя независимыми группами, очень интенсивно, денно и нощно, и смогли построить модель и просчитать на вычислительных машинах, что конкретно нужно сделать. Какой теплообменник установить под 4-м блоком. На основании наших расчетов в мае-июне шахтеры выполнили совершенно героическую работу по установке этого теплообменника под 4-м блоком. К счастью, до предельной ситуации дело не дошло, поскольку другие, не очень правильные, предложения удалось отклонить. Топливо, пройдя вниз 3 этажа под реакторным залом, застыло на фундаментной плите в соответствии с наиболее вероятным прогнозом нашего майского отчета. 

Поскольку руководству понравилось, как мы отвечаем на разные задаваемые по ходу дела вопросы, нашей группе позволили отправиться в Чернобыль. Мы туда прибыли в июле и, сменяясь, работали до ноября, до того, как 4-й блок был закрыт саркофагом. Работали в Чернобыле, на 4-м блоке. Поэтому впечатления о том, как шла ликвидация последствий аварии и о самой аварии у меня, что называется, «с места событий». 

В — На Ваш взгляд, насколько эффективно и грамотно была организована работа ликвидаторов в 1986 году и принимались ли какие-либо ошибочные решения? 

Если теперь, оглядываясь назад, все оценивать, то, во-первых, следует отметить, что уровень организации и ответственности в Советском Союзе был куда выше нынешнего. Уже в первый день аварии была создана Правительственная комиссия, и в первый же день высокое руководство отправилось на самолете в Киев, а оттуда на машинах к 4-му блоку, чтобы лично увидеть, что же там произошло. Слава Богу, в этой группе был один специалист-атомщик (А.А. Абагян), который, только взглянув на разрушенное здание с торчащими наружу трубопроводами, крикнул: «Ребята, бегом!» И первый, подавая пример, побежал обратно к машинам, поскольку понимал, что уровни мощности дозы были очень высокими, и стоять на месте, рассуждая на разные темы, было бы абсолютно недопустимо. 

Для того, чтобы решать возникающие по ходу дела сложные задачи, настроена была промышленность всей огромной страны, бесперебойно шли в Чернобыль по первому требованию эшелоны с  необходимыми материалами, конструкциями и прочим. В очень большой степени учитывались суждения и предложения ученых. Роль науки в ликвидации последствий этой аварии была очень велика. Особенно это было заметно в первые месяцы, когда царил страх, а бюрократия «прижала уши». Для того чтобы реализовать какое-то научное предложение, оказывалось достаточным сделать два звонка, получить пару подписей на клочке бумаги, и поднимались эскадрильи вертолетов, прибывали танки и прочее. Система очень эффективно работала. Потом, когда к концу лета стало поспокойнее, когда стало понятно, что ситуацию удалось взять под контроль — тогда активизировалось множество совминовских чиновников, и для выпуска очередного решения правительственной комиссии уже надо было собрать не две, а двадцать две подписи… 

Если оценивать, что было правильно, а что неправильно, то «спущенные» с самого «верха» цели работ по ликвидации последствий аварии были не очень точны. Ведь было принято решение, чтобы к 7 ноября вновь запустить в эксплуатацию все три остановленных после аварии блока ЧАЭС, а уже к 1-му сентября отправить детей в школу. Из неправильно поставленной цели следовали слишком обширные и, как жизнь показала, не очень нужные действия. Не надо было привлекать так много ликвидаторов к работам и на самой станции и вблизи нее. Задача по дезактивации была нереальной, невозможно было полностью очистить столько населенных пунктов и близлежащую территорию. Да и не нужно! Природа все равно сделала свое дело: по прошествии ряда лет те радиоактивные осадки, что не распались, ушли глубоко в грунт, и радиологическая обстановка улучшилась. 

А вот сооружение саркофага — совершенно героическое мероприятие. И сделано все было минсредмашевскими строителями очень грамотно, хотя было совершенно непонятно, куда опускаются тяжелые металлические конструкции. Поскольку нормальное обследование остатков разрушенного 4-го блока провести было невозможно из-за очень высоких доз. И то, что к ноябрю все было завершено, и завершено успешно, — это большое достижение всей страны. 

Предполагалось, что в дальнейшем, за несколько лет, будет построен второй саркофаг. И решения, которые обсуждались, были такие: окончательно зафиксировать радиоактивность в пределах 4-го блока с помощью железобетона. Но, поскольку СССР прекратил свое существование, дальше Украина пошла по своему пути и вместо того, чтобы окончательно решить эту проблему, было принято решение о строительстве второго саркофага. Это очень непростое сооружение, но оно тоже временное. И все равно рано или поздно придется заниматься тем, что находится под этим, вторым, саркофагом.  

В — Через какой срок, по Вашему мнению, будет необходимо дополнительное вмешательство, если учитывать, что саркофаг — сооружение все-таки временное? 

Л.Б. — Как мы знаем, Эйфелева башня стоит уже больше сотни лет, так что можно считать, что время, безусловно, еще есть. Но в планах наших украинских коллег значится разборка внутреннего саркофага, извлечение остатков топливных масс и их захоронение — все это, конечно, очень сложно. Есть такой термин — «ядерное наследие». У нас в России мы работаем с ядерным наследием: то, что было создано в разгар холодной войны, когда речь шла о создании ядерного щита, и об экологии просто некогда было думать — то, что осталось на поверхности, здания, оборудование. При работе с такого рода объектами допускается захоронение на месте. Это вполне обоснованное решение, если доказано, что при данном способе захоронения никакого распространения радиоактивности не будет. Такая опция у нас в России существует. Но украинцы идут другой дорогой... 

В — Одна из главных тем последних дней, помимо пандемии коронавируса, это пожары вокруг Чернобыльской атомной станции. Работы по ликвидации пожаров в зоне отчуждения проходят уже недалеко от границы с Беларусью. В связи с этим вопрос от коллег из Беларуси, из информагентства Sputnik: угрожают ли непрекращающиеся пожары в чернобыльской зоне безопасности эксплуатации объекта «Укрытие»? Как повлияют пожары на экологическую ситуацию в приграничных областях России и Беларуси? 

Л.Б. — Несколько лет назад были пожары в загрязненных районах Брянской области, и мы этот вопрос достаточно внимательно изучали. В качестве предельного случая предполагали, что весь брянский лес сгорел, и поднялась в воздух вся радиоактивность, которая там осела. Тем не менее, для окружающей территории никакого заметного ущерба даже такой предельный сценарий не представил. Дело в том, что, во-первых, уровни загрязнения, которые сейчас существуют в брянских и украинских лесах, не столь высоки. Это несколько Кюри на квадратный километр. Чтобы было понятно: 1 Кюри на квадратный километр — такой уровень загрязнения для населения дает добавочную дозу 1 миллиЗиверт в год. То есть, ровно столько, сколько разрешено и отечественными, и международными нормативами. Во вторых, пусть при пожаре этот уровень в несколько раз больше, но надо учитывать, что не все то, что поднялось, будет перенесено и ровно в том же количестве выпадет! Необходимо учесть разбавление. Во время пожара радиоактивные вещества попадают в воздух, но не все потом влияет на человека за многие километры от места пожара. Мы подробно анализировали украинские данные, переданные в МАГАТЭ в апреле этого года, и обнаружились совершенно ничтожные уровни и для России, и Киева, и для самой площадки Чернобыльской АЭС. Понятен образ — радиоактивность с пожаром поднимается в воздух и несется на населенные пункты. Этот образ страшен. Но, когда смотришь на цифры, оказывается, что страх тут совершенно неуместен. 

В — Почему до сих пор не дезактивировали полностью зону Чернобыля? Неужели нельзя залить ее всю каким-то дезактиватором? Или это очень дорого? Насколько это целесообразно? Когда фон вернется на уровень природного? 

Л.Б. — Я вспоминаю первый год после аварии. В 1986 году я наблюдал собственными глазами, как чем только ни поливали и землю, и постройки в чернобыльской зоне! Почти ежедневно, как минимум, через день, перед правительственной комиссией появлялись очередные умники, каждый со своим чудодейственным средством а-ля «МММ», и убеждали руководство, что вот уж от этого-то радиация точно исчезнет буквально в одночасье. Конечно, ничего из этого не вышло. И чернобыльский, и международный опыт показали, что единственный надежный метод дезактивации сооружений из кирпича и бетона — это пескоструйкой снимать верхний слой на глубину до сантиметра, и всю эту пыль захоранивать. А деревянные строения, в которые радиация проникает глубоко, нужно полностью разбирать и захоранивать. Что касается почвы, то цезий и стронций, которые являются главными загрязнителями, в силу естественной миграции проникают вглубь почвы, причем скорость этой миграции составляет 1—2 сантиметра в год, так что за прошедшее с момента аварии время заражение достаточно глубоко ушло, и уже возник достаточно большой защитный слой. Именно по этой причине, помимо естественного радиоактивного распада, дозовая ситуация во многих регионах с каждым годом улучшается. 

К вопросу о недостатках — среди недостатков ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС необходимо упомянуть излишние контрмеры. Когда в 1991 году в стране менялся социально-экономический строй, и набирали силу политические движения, только ленивый не разыгрывал «чернобыльскую карту». Говорили, мол, коммунисты загрязнили всю страну, а мы, народные избранники, защитники народа, свой народ и спасем. В результате этих движений был в 1991 году принят закон о защите граждан и территорий, пострадавших от чернобыльской аварии. В этом законе территории с весьма скромными уровнями загрязнения были объявлены зоной, пораженной чернобыльской радиацией. И, соответственно, люди, проживавшие на этих территориях, попали либо в зону с обязательным отселением, хотя совершенно не хотели покидать обжитые места, либо в зону с правом на отселение, либо в зону с льготным социально-экономическим статусом. То есть, на 8 миллионах жителей Советского Союза был поставлен штамп жертв Чернобыля. Это нанесло огромный социальный и психологический вред. Оно и понятно. Если вам сказать, что вы завтра умрете, то обязательно что-нибудь, где-нибудь засвербит, заболит и, может быть, даже возникнет болезнь, которая в ином случае и не развилась бы. Действительно, появилось множество соматических болезней, не связанных с радиацией. Уровень заболеваний на этих территориях повысился, экономическая и социальная жизнь была нарушена, мужчины и женщины из чернобыльской зоны боялись рожать детей. Отселенцам стали выплачивать дополнительные деньги. Сами по себе пособия были небольшие, но обозначали, что человек, их получающий, точно является жертвой. В итоге жизнь многих людей была очень сильно испорчена. 

С другой стороны, прямо на наших глазах после принятия закона 1991 года происходило удивительное дело – загрязненные территории вдруг начали «расползаться», площади их стали увеличиваться. По вполне понятной причине: территория, признанная пораженной чернобыльской радиацией, получала из федерального бюджета дополнительные средства. Это означало, что администрация этих территорий могла решать какие-то свои задачи, в том числе и вполне благородные. А раз так, то в борьбе за эти дополнительные средства все методы оказывались хороши. Раньше была чистая территория, но вдруг при очередном измерении радиационной обстановки она оказывалась «грязной». Уж как именно это получалось — это другой вопрос, но сам факт налицо. 

Возвращаюсь к заданному мне вопросу. Население многих территорий в 15-ти регионах России было объявлено жертвами Чернобыля, тогда как реально отыскать радиационное заражение можно в 4-х регионах — это Брянская, Орловская, Калужская, Тульская области. Но все остальные держатся за свой статус пострадавших территорий прочно, руками и ногами. Коллеги из МЧС России много раз пытались в Госдуме доказать, что нет никаких оснований для того, чтобы поддерживать этот статус и сохранять выплаты, однако каждый раз «зарвавшихся» эмчеэсников «ставили на место», хотя формально они были абсолютно правы. Радиационные причины для продолжения каких-либо выплат в оставшихся 11-ти регионах уже отсутствуют. Но, на наш взгляд, эти регионы все-таки действительно являются пораженными, но не радиацией, а неправильными решениями, чрезмерными контрмерами. И коль скоро ошибка допущена, и людям нанесен ущерб, за это надо продолжать довольно долго платить. 

Период полураспада цезия составляет 30 лет, о скорости заглубления я уже сказал. То есть улучшение обстановки происходит, и это очевидно. Несколько десятков лет — и вся территория России будет чиста в радиационном смысле, однако социально-экономический, психологический вред забудется не вдруг, и это очень хорошо заметно по тому, с какой скоростью разносятся фейковые новости. Какой-то «чудак» выложил в интернет информацию от имени местного МЧС, что на Нововоронежской АЭС произошла авария, и приложил фотографию собаки в противогазе, сделанную еще в давние времена. И вся Центральная Россия немедленно взорвалась. Все страхи всплыли, люди выстроились в очереди в аптеки. Все слышали что-то про йодную профилактику, поэтому купить обычный спиртовой раствор йода стало проблемой. Многие, у кого «хватает ума» принимать его внутрь, сжигают себе внутренности и оказываются в больнице. 

Должен сказать, что после аварии на АЭС «Фукусима-1» ровно такая же паническая ситуация возникла в Приморском крае РФ. Люди решили, что они уже погибшие. Слава богу, система радиационного мониторинга и аварийного реагирования, которая была создана после Чернобыля, сработала безупречно. Были созданы оперативные штабы во главе с МЧС России. Сергей Кужугетович Шойгу (тогда министр МЧС) 5 раз в день всех нас собирал. И мы, имея уже и опыт и наработанные программное обеспечение и базы данных, буквально в первые сутки выдали прогноз по событиям в Фукусиме. А главное, с чего начали — что угрожает Владивостоку и Приморью, в целом. Был просчитан совершенно невероятный сценарий, в котором все 6 блоков АЭС «Фукусима-1» взрываются одновременно, весь мыслимый набор радионуклидов из них на 100% поднимается в воздух, ветер дует точно в сторону Владивостока, и когда радиоактивное облако доходит до Владивостока, там проливается дождь и вся радиоактивность выпадает на город. И даже при этом, совершенно немыслимом, сценарии, вероятность реализации которого абсолютно нулевая, дозы, приходящиеся на самую чувствительную часть населения — детей — расчетно оказывались совершенно незначимыми. Поэтому был сделан вывод, что ни в коем случае никаких контрмер разворачивать не надо. Единственное, что необходимо сделать, — это обеспечить информирование населения и провести это не «спустя рукава», а всерьез. Результаты нашего исследования мы вместе с Сергеем Владиленовичем Кириенко, который тогда возглавлял Росатом, доложили Владимиру Владимировичу Путину. Решения были приняты своевременно и исполнены очень эффективно. Буквально в трехстах-четырехстах населенных пунктах Приморья измерялась радиоактивность, и с частотой в 15 минут по телевидению, по интернету шла бегущая строка с информацией. За несколько дней паника сошла на нет. Была развернута разъяснительная работа со всем населением России по поводу событий на «Фукусиме», что там произошло и как это отличается от нашей чернобыльской ситуации. Благодаря этому в течение полутора месяцев после аварии и ваш покорный слуга, и другие старшие эксперты атомной отрасли с экранов телевизоров подробно рассказывали все с цифрами, с фактами. Можно было проследить в динамике изменение отношения общества к атомной энергетике. Через месяц все вернулось на прежние позиции. Все-таки та старая чернобыльская проблема, сделанная тогда ошибка, видимо, очень крепко засела в головах у людей и поэтому при каждой сложной ситуации это возбуждение проявляется. Возникает реакция не на само событие, а на то восприятие, которое идет уже из подсознания. Это нам приходится учитывать и с этим работать. 

В — Авария на АЭС «Фукусима-1» стала, тем не менее, серьезной психологической атакой на восприятие, на атомную энергетику, тем более в Европе. Насколько европейские коллеги пользовались информацией, которую вы предоставляли, тем более, если вся ситуация с радиационной опасностью очевидно преувеличена, искусственно раздута? Почему тогда европейцы заговорили о том, что от атомной энергетики необходимо отказываться? 

Л.Б. — Начать надо с японцев. Первая тяжелая авария в атомной энергетике произошла в Соединенных Штатах в 1979 году на реакторе фирмы «Вестингауз» на атомной станции «Три Майл Айленд 2». Операторы тогда не заметили, что после ремонта не убрана табличка, и они не знали истинное положение клапана, который открывает и закрывает поступление воды в реактор, и расплавили активную зону. Но, по счастью, за пределы оболочки атомной станции вылетели только благородные газы, дозы были ничтожные. Аварии была присвоена 5-я категория по международной шкале ядерных событий INES. Весь Запад на это среагировал, и урок не прошел даром. Начались обширные исследования процессов при тяжелых авариях, разрабатывались организационные меры, было введено понятие культуры безопасности и так далее. К сожалению, мы в Советском Союзе прошли мимо этой аварии. Решили, что у нас все операторы — люди с высшим образованием, поэтому такого безобразия, как американцы, допустить не могут. И за такое отношение мы заплатили Чернобылем. 

Европа, Соединенные Штаты, Азия очень внимательно изучали уроки чернобыльской аварии, чего нельзя сказать о японцах. В 1992 году я был в составе академической делегации в Японии, мы посещали различные компании, в том числе побывали в Токийской электроэнергетической компании TEPCO — владельце атомной станции «Фукусима». Там нам показывали тренажер для подготовки операторов. Все было очень красиво. Но мы спросили: «Как вы готовите своих операторов к тяжелым авариям?» Получили совершенно неожиданный для нас ответ: «Японское общество очень плохо относится к самой возможности тяжелых аварий. У нас замечательный реактор американской фирмы «Дженерал Электрик», у нас прекрасная японская электроника, и наши операторы очень компетентны и очень дисциплинированны. У нас тяжелых аварий быть не может!». Мы с коллегами переглянулись и подумали про себя — жизнь научит! И, к сожалению, жизнь научила и научила очень сурово. Япония, где 30% электроэнергии производилось на атомных станциях, теперь жжет уголь вместо чистого атомного электричества. В процессе ликвидации аварии на «Фукусиме-1» были допущены ошибки, которых точно можно было избежать. Им очень пригодился бы чернобыльский опыт. В том числе, мы могли бы их научить оценивать, какие меры по отселению являются чрезмерными. Они слишком много народу переселили, что называется, обжегшись на молоке, подули на воду. 

По шкале INES аварии присвоен был максимальный 7-й уровень (так же, как и в Чернобыле). Уровень полного радиоактивного выброса в Японии оказался даже больше, чем в Чернобыле. Им еще очень повезло, что в момент взрыва водорода на втором энергоблоке АЭС блоке ветер дул в сторону океана. Радиоактивное облако унесло в океан, и там оно осело и растворилось в огромном массиве океанских вод. Поэтому на землю выпало меньше радиоактивности, чем в Чернобыле, и можно было бы ограничиться гораздо меньшими контрмерами, чем в итоге было японцами сделано. Но именно тот факт, что авария произошла на замечательном американском реакторе «Дженерал Электрик», а не каком-то неизвестном западной публике РБМК без защитной оболочки, и что аварию допустили дисциплинированные японцы, а не какие-то «варвары», это произвело очень большое, удручающее впечатление на общественное мнение на Западе. Мы обменивались мнениями с нашими давними партнерами и коллегами из французского Института  радиационной защиты и ядерной безопасности (IRSN) и оказалось, что их анализ и результаты были очень близки к тому, что наработали мы. Французы отчаянно пытаются сохранить свою атомную энергетику, ныне максимально развитую в Европе. Но тут уже разыгрались политические страсти. Первыми после Чернобыля отказались от атомной энергетики итальянцы, после Фукусимы немцы и швейцарцы также решили окончательно ее ликвидировать. Конечно, на Европу это повлияло. Но, как мы сейчас видим, Европа как единое целое функционирует очень и очень слабо (по ситуации с коронавирусом стало очевидно, что это не единый организм, а каждый сам за себя) и принимаются далеко не оптимальные решения. Тем не менее, Всемирная ядерная ассоциация недавно обратилась из Лондона ко всем своим членам с просьбой о том, чтобы, когда пандемия минует, будет побеждена, все должны, безусловно, продолжить усилия по развитию атомной энергетики. Чтобы к 2050 году в мире вырабатывалось не примерно 450 гигаватт атомного электричества, как сейчас, а тысяча. Нарастить мощности вдвое, поскольку это единственный надежный, «зеленый» источник энергии, не влияющий на климат планеты. Здесь еще предстоит борьба внутри стран, которые выбирают свой путь в энергетике. 

В — Спасибо вам большое, Леонид Александрович! Хотелось бы отметить, что в России атомная энергетика успешно развивается. Ведется международное сотрудничество, в частности, в рамках Союзного Государства. Вопрос от коллег из Беларуси: физический пуск Белорусской АЭС намечен на июнь 2020 года. Энергетический пуск планируется в сентябре-октябре, о чем сообщил министр энергетики Беларуси Виктор Каранкевич. В чем специфика этих процессов, какие меры безопасности должны быть учтены при запуске станции? 

Л.Б. — Пуск станции — это достаточно хорошо отработанная процедура. Огромный опыт накопила атомная энергетика в разных странах, в том числе и российская. Основной принцип, который используется для обеспечения безопасности, — идти мелкими шагами. Собрали и провели «холодную» обкатку, проверили, не застряло ли что-то в трубопроводах и так далее. Потом провели «горячую» обкатку, пролили горячей водой весь первый контур. После того, как убедились, что все хорошо, все на месте, дается разрешение на загрузку топлива. Топливо загружается постепенно. После того, как топливо загружено, важная, критическая точка — это вывод на минимально контролируемый уровень мощности, когда стержни, регулирующие цепную реакцию, немного поднимаются, и источник нейтронов, участвующий в пуске, выделяет нейтроны. Они немножко «размножаются». Мощность в этой ситуации совершенно ничтожна, но контролируема. Так, чтобы можно было и заметить, и зафиксировать. После того, как реактор выведен на уровень минимально контролируемой мощности, вновь проверяются все системы — датчики, диагностика, системы управления — и после этого начинается постепенный набор мощности. Делается это в течение полугода. Сначала реактор выводится на уровень мощности в 10%, поработал на этом уровне — возвращается обратно. Потом производится ревизия всех составных частей. Клапанов, трубопроводов, контрольно-диагностической аппаратуры. Если все нормально, проверили и убедились, движемся дальше, на следующий уровень. Мощность наращивается, побольше-побольше. Когда убедились, что все работает, опять возвращаемся обратно. Ведется постоянный контроль всех процессов, которые происходят в реакторе. Контрольно-диагностическая аппаратура все фиксирует, все изучается, не было ли где отклонений от проектных режимов. Это большая и очень тщательная работа, и ее проводят специалисты, так называемые «пускачи». 

В — Несмотря на все меры предосторожности, которые были уже озвучены, звучит критика со стороны соседей Беларуси относительно строительства атомной станции. На ваш взгляд, чего больше в этих беспокойствах, в этой критике? Это действительно беспокойство об экологии и безопасности, если есть для этого какие-либо причины, или все-таки это вопрос политики? 

Л.Б. — Это, безусловно, вопрос политики, поскольку наши коллеги-белорусы с самого начала шли навстречу, хотя сами они и не являются участниками Международной конвенции ЭСПО, где анализ влияния на окружающую среду нужно согласовывать с соседями, тем не менее, свой отчет по воздействию станции на окружающую среду представили для изучения. Приглашали к себе более десятка миссий из МАГАТЭ, провели стресс-тесты по правилам Евросоюза. Ответ на все эти действия один: «Все равно у вас все нехорошо, все равно у вас все с нарушениями безопасности». Понятно, что дело не в безопасности, а в конкуренции, в политике. И это техническими мерами не лечится. 

Ведущий: Спасибо большое, Леонид Александрович, за ваши ответы, за интересную беседу. Мы будем и дальше следить за ситуацией вокруг атомной энергетики, российской и мировой. Конечно, будем следить за вопросами международного сотрудничества, за ситуацией вокруг Чернобыльской атомной станции. Вам желаю всего хорошего, еще раз благодарю за уделенное время. Всего доброго, до свидания!